rerum scriptor
«Ангел Господень»




Господи, если ты не в силах

Выпустить меня из клетки этой крови…

(с)БГ




Я часто наблюдаю за тобой. Ты меня не видишь, еще бы! Там, где сходятся дуги готических арок, царит полумрак, так что мне очень удобно следить за тобой. Вот ты выходишь в главную залу. Ты, как всегда, нетороплив, твое красивое, как у кота, тело сковано жесткой черной тканью. Твои бледные длинные пальцы перелистывают запылившиеся страницы, и голос, твой голос отдается эхом под сводами. Знаешь, если бы голоса имели цвет, твой был бы черным. Если бы голоса имели вкус, твой был бы горьковатый, терпкий и пьянящий. Наверное, такой вкус у твоих поцелуев. У поцелуев твоих бледных тонких губ, именно такими должны быть на вкус самые выдержанные поцелуи, как дорогое вино и горький шоколад. Ах, я уж начинаю забывать, что такое вино, и что такое шоколад. Только твои бледные тонкие губы, с вечно сурово опущенными вниз уголками. Ты что-то читаешь сам себе и серый утренний свет капает на твое лицо – на бледную кожу, на сурово сведенные брови. Как бы я хотела слиться с его мутными и жидкими лучами и провести пальцами по твоей щеке, запавшей и бледной, кажется, не знавшей румянца. Я никак не могу поверить – неужели ты когда-то был ребенком? Круглолицым мальчуганом с розовыми щеками и маленькими теплыми ладошами, готовыми стащить все, что только попадется под руку. Непостижимо. Я хочу поцеловать твои глаза, такие черные и холодные. Сколько всего в них, кажется, если слишком долго смотреть в них, то можно замерзнуть насмерть. Твой острый тонкий нос. Твой высокий бледный лоб, разлинованный ранними морщинами. Я хочу отнять эти бледные пальцы от пыльных страниц и целовать, пока они не станут теплыми, как когда-то, в детстве. Я хочу, чтобы они могли скользнуть по моему плечу, погладить по волосам. Но нет, твои руки ласкают лишь страницы, они не хотят моей кожи, моих волос, моих губ. Я осторожно перебираюсь вдоль парапета, увитого замысловатым каменным узором. Вот я уже у тебя за спиной. Я осторожно спускаюсь. Ты не видишь меня. Ах, как ты ушел в свою Большую Книгу. Я осторожно крадусь у тебя за спиной. Ах, я знаю, сейчас из глаз твоих, твоих горьких холодных глаз льются такие же горькие на вкус слезы. Осторожно скользят по щекам скупые капельки. Это не те крупные горячие слезы, что обжигают щеки и сладкой тяжестью падают на подушку. Твои слезы холодны и скупы. В них есть нечто гнетущее и бесконечное. Будто ты тихо оплакиваешь уходящее время. А может быть, ты плачешь вовсе не над книгой, а над своей бледной и холодной жизнью? Я не знаю… Я вижу, как отражается в стекле твое тонкое, бледное, твое великолепно красивое лицо. Твои черные волосы. Теперь я стою совсем близко, у тебя за спиной. Я ничего не могу поделать. Мои руки ласково обвивают твою тонкую талию, я прижимаюсь щекой к твоей спине, спине, исполосованной плетьми. Ах, я видела, как ты бичевал себя. И твоя черная в свете свечей кровь струилась по белой спине. Неужели и кровь у тебя черная? Ты вздрагиваешь и замираешь, не смея шелохнуться, повернуть голову и посмотреть, кто это так был так дерзок. Я встаю на цыпочки и тянусь губами к твоему уху.

- Я люблю тебя, - говорю я, - Я люблю тебя, - говорю я, и легонько прикусываю мочку твоего уха. Ты вздрагиваешь. Я лишь скользну мимо, сорвав с тебя белый воротничок священника и швырну его в угол зала. Ах, ты от неожиданности порезал палец. Ты удивленно смотришь на набухшую на бледной коже алую каплю. Подумать только, ты и не знал, что у тебя красная кровь. Она казалась тебе такой черной в свете свечей. Ты удивленно смотришь на алый влажный порез, а затем на распахнутые двери храма. Возможно, ты заметишь, как мелькнут там мои белые крылья, пока я не исчезла совсем. Ангел Господень. Ангел Господень. А кровь будет капать с твоего пальца на пыльные страницы, растекаясь по строкам:

30Блажен, кто будет упражняться

в сих наставлениях, - и кто поло-

жит их на сердце, тот сделается

мудрым; 31а если будет исполнять,

то все возможет; ибо свет Госпо-

день – путь его.